Привет, детки. Простите, что так долго, в компенсацию этого вот вам мноооого прод
Надеюсь, вам понравится.
8.
Надо сказать, что у Джии был старый-престарый дневник, который она вела с десяти лет. Там была вся её жизнь, все её воспоминания: о плаваниях на корабле, о смерти отца, о первом поцелуе, о первом парне, о татуировках, в общем, обо всём. Она была больна воспоминаниями, и это убивало её изнутри.
После всего пережитого хотелось побыть одной. Просто сесть и не думать ни о чём, наслаждаясь тишиной. За один вечер вся её жизнь изменилась так резко, столько важных, решающих судьбу событий произошло в течение нескольких часов, что сейчас эта юная девушка просто впала в ступор. Давно забытые чувства всколыхнули её душу: хотелось спать, но невозможно было заснуть. Хотелось пить, но едва Джиа подносила кружку к сухим губам, жажда пропадала. Становилось то жарко, то холодно, и вся её сущность билась, дрожала в нервной лихорадке. Она металась по комнате, не находя себе места, и, чтобы как-то разобраться в себе, Джиа снова села за дневник.
Она ничего не записывала в него уже года два, бог весть почему. В жизни много чего произошло, но что расскажешь о счастливых днях! Теперь же всё изменилось: у неё есть учитель, о котором можно только мечтать. Норман Кейт Коллинс, или Моряк Джерри (его художественный псевдоним) был человеком суровым, дисциплинированным и с тяжёлым характером. Отслужив десять лет в американском военно-морском флоте, он неожиданно обнаружил в себе страсть к такому странному виду искусства, как татуировка, и вскоре открыл свой первый салон. Джиа понравилась Норману не столько своей внешностью (хотя и приглянулась на вид), сколько своим характером. Во многом они были похожи, во многом различны, но просмотрев её рисунки, он решил взять это юное, упорное, но во многом затоптанное жизнью существо, пока мерзости мира окончательно не сгноили её душу в грязных притонах.
Но было ещё кое-что: Джиа упорно кого-то ему напоминала. Эти глаза, эти скулы, эта родинка над губой – когда-то он всё это уже видел. Но кто? Кого напоминала ему эта девушка? И характер, до боли знакомый: сильный, несгибаемый, но отчаянно весёлый и дерзкий. Норман вспоминал, и его охватывало чувство старого забытого сна, когда хочешь, но не можешь проснуться.
Сострадание, смешанное с отвращением испытал Джерри, когда увидел её тонкую, тающую на глазах фигурку. Рёбра и позвонки просвечивались сквозь кипельно-белую майку, которая подчёркивала нездоровую худобу. Не скрылся от чуткого внимания ещё один любопытный факт: оголодавшие глаза выдавали Каранджи с головой, но, поборов голод, она, следуя правилам приличия, заказала лишь салат. Норман не выдержал и расхохотался, наблюдая, как Джиа растягивает жалкие крохи удовольствия от листиков салата. Каранджи специально ела медленно, но пища в тарелке неумолимо исчезала. Норман перегнулся через столик и доверительно шепнул:
- Джиа? Сколько дней вы не ели? – Увидев в его глазах отнюдь не насмешку, Джиа ответила:
- Три дня.
- С ума сойти! Я просто обязан вас накормить!
- Благодарю, но я вовсе не голодна.
- Джиа. Если мы с вами собираемся работать, то надо запомнить одно правило: никогда мне не лгите. Я знаю, что вы голодны, и в этом нет ничего зазорного. Что вы будете?
Джиа отложила дневник на колени, откинула голову на спинку дивана и прикрыла глаза. Лёгкая улыбка не сходила с её губ, когда она думала о старом мастере. Одно не давало покоя мятежному сердцу: где-то она его уже видела. Давно… нет, это был не сон! Этот человек, только моложе, гораздо моложе качал её на руках почти два десятка лет назад. Каранджи вдруг почувствовала носом солёный, рыбный запах палубы и холодную свежесть моря. Вокруг неё высились огромные, уходящие в небо мачты, которым не видно конца. Весёлые матросы распевают залихватские песни, скоро делая свою работу. Кок варит похлёбку в огромном котле, а маленькая Джиа крутится вокруг него, выпрашивая конфету. На судне хохот, свист, веселье. Матросы качают её на руках, подкидывают высоко вверх, так, что сердце замирает, а горло визжит от восторга. А вот её отец – молодой, высокий и крепкий белокурый красавец быстро отдаёт распоряжения, находу шутит и набивает трубку крепким тайским табаком. Он рассказывает ей о далёком тёплом острове Таити, с влажными малярийными джунглями и сочными зелёными растениями. Рассказывает о Японии, о горе, с красивым названием Фудзияма, о тамошних легендах и обычаях, о золотых драконах и набелённых гейшах с красными губами и высокими причёсками. Бывал он и в снежной России с ледяными морями, золочёнными церквями и дорогими мехами. Рассказывал о высоких, бледных славянках, что пленяют своими гордыми очами да певучими речами.
- Джиа? – встревоженный голос Билла вывел её из плена воспоминаний. Каранджи обернулась и увидела ребят.
- Чего?
- Ну, как всё прошло? Ты ничего не рассказала, сразу сюда скользнула. Мы волнуемся!
- Извините, я устала просто. Столько всего… В общем, ему понравились мои рисунки, он берёт меня на работу. Остальное завтра расскажу, хорошо? Я спать хочу.
Обняв всех на прощание, она выставила компанию за дверь и рухнула на кровать.
9.
Проснувшись, Джиа поняла, что в комнате кто-то есть. Она приподнялась на локти, и вспышка камеры ослепила её.
- Том? Какого…
- Тихо! Замри! – Джиа подождала, пока он сделает снимок и встала с кровати, спросонья путаясь в простынях.
- Том, чёрт бы тебя побрал! Что это значит?
- Ты очень красивая, даже когда спишь. А мне так нужна модель для съёмок! Ну пожалуйста, ты же не откажешь несчастному фотографу?! – Каулитц сделал щенячьи глаза и обнял Каранджи.
- Том, мне это, конечно, очень льстит, но… Господи! Ты издеваешься? Красивая? – Девушка посмотрела на себя в зеркало и ужаснулась: ещё вчера идеально ровные чёрные стрелки, сегодня утром обрамляли глаза траурной каймой, придавая сходство с енотом. Размазавшаяся тушь усиливала этот эффект. Пересохшие губы, запавшие щёки, размазанные глаза, всклокоченные волосы – такое жалкое зрелище представляла в то июньское утро будущая мать-настоятельница old school tattoos. Но Том усмотрел в этой карикатуре что-то необычное, то, что он называл “new look”. Когда Каранджи попыталась пригладить торчащие во все стороны пряди, Каулитц зашипел, замахал руками и увёл её от зеркала на кровать. Фотосессия продолжалась около часа. Том восхищённо цокал, просматривая плёнку на свету, пока Джиа щурилась на солнечные лучи. Наконец, Каулитц убрал фотоаппарат и с ногами забрался на кровать. Каранджи посмотрела на него долгим, изучающим взглядом и отметила, что Том красив. Его свежая, бархатная кожа сияла в свете утреннего солнца и отливала перламутром. Блестящий зрачок, расширенный до предела, окрашивал карий глаз в глубокий чёрный цвет. «Как же я не замечала его красоты» - думала Джиа – « Скип всегда казался мне самым привлекательным из парней!»
Обычно дерзкая, Джиа внезапно смутилась своих мыслей и отвела взгляд. Она всегда относилась к Тому, как к брату, и его объятия, поцелуи не пробуждали иных чувств, кроме тёплого дружеского умиления. Сейчас же, она видела в нём мужчину, красивого мужчину, к которому хотелось прикоснуться, провести пальцами по его пухлым губам, по нежной коже, тугим блестящим косичкам. Зубами хотелось оттянуть металлическую серёжку, что задорно светилась в губе, хотелось накинуться на него, обнять, тереться носом о широкую грудь и чувствовать сбивчивое, рваное дыхание и дрожащие руки на своём теле. Таких безумных фантазий Джиа испугалась, резко встала и ушла из комнаты, стыдясь и ругая себя последними словами.
Том, мягко говоря, не понял столь странных перемен в её настроении. «Что такое?» - взволнованно думал он, поднимаясь с постели, - «Только что улыбалась, а теперь убежала. Как будто прочитала мои отнюдь не братские мысли».
На кухне уже кипела жизнь. Вчера Билл продал полотно, изображающее утренние пригороды Нью-Йорка, за десять долларов (неслыханный успех!), и теперь «сумасшедшая пятёрка» могла устроить пир. Боб, облачённый в свой белый балахон, больше напоминавший смирительную рубашку, жарил огромную скворчащую яичницу с сосисками, чей божественный аромат и весёлое потрескивание разливались по дому, вселяя радость в оголодавших людей. Билл и Скип в это время стояли в очереди за гамбургерами и картошкой. Наконец, все собрались за столом, и потекла оживлённая беседа, прерывающаяся звоном вилок.
- Ну-с, дорогая, может, расскажешь, что вчера было? – спросил Скип, активно жуя телячьи сосиски.
- Да что рассказывать – быстро прощебетала Джиа, запивая перчёную картошку горячим кофе, - встретились, поели в ресторане, он посмотрел рисунки, сказал, что в понедельник к девяти утра я должна прийти в салон на Пятой авеню и, собственно, всё!
- Всё?
- Ага. Он мужик простой, без сумасбродств. Мне кажется, он служил с моим отцом на одном корабле.
- Да ладно!? – воскликнул Бобби, собираясь откусить гамбургер
- Ммм – утвердительно промычала Джиа – у меня есть фото, старое такое, тысяча девятьсот сорок седьмой год. Там мой отец, мистер Гиббс, его помощник, и молодой парень, очень похожий на Джерри. Надо показать ему… наверное. Не знаю, не решила ещё.
- Ладно. Всё это замечательно, но я пойду. – сказал Том, вставая из-за стола.
- Почему?
- Плёнку надо проявить поскорее, там, небось, как всегда, до последнего копаться будут.
- А ты уже сделал снимки? И кто модель? – при этих восторженных вопросах Билла, Джиа поперхнулась едой, пытаясь представить реакцию парней на фотографии. Она там такое чучело… Том не ответил, кто модель, а лишь загадочно улыбнулся и вышел из комнаты.
10.
Погода была просто отвратительной. Уже неделю на улице стояла невыносимая жара. В полдень улицы Нью-Йорка будто вымирали: лишь изредка какой-нибудь замученный клерк уныло брёл по раскалённому асфальту. В один из таких «замечательных» дней Боб Гарфилд, на двадцать втором году жизни в который раз убедился, что судьба несправедлива. Мельком взглянув на парня, менеджер звукозаписывающей студии указал ему на дверь. Ослеплённый яростью, Гарфилд, осыпая бранью весь мир, вылетел вон из проклятого места и забыл гитару. Пришлось возвращаться и терпеть унизительные взгляды полулысого менеджера, наглой девицы в приёмной, с неаккуратно накрашенным ртом, других исполнителей, пришедших попытать счастья. Даже уборщик, и тот одарил беднягу презрительным взглядом. И всё почему? Потому что, они, видите ли, представители белой расы. Они лучше. А он, Боб, что, негр, что ли? Да и негры тоже люди, что за низменная дискриминация, в конце концов?!
С такими мыслями Гарфилд зашёл в Меддисон-сквер и примостился под тенью большого платана. Обидно, чёрт возьми. Джиа уже месяц работает у татуировщика. Том носится, как на крыльях со своими фотографиями и поёт, что это будет успех. Биллу заказали огромное полотно с танцовщицами, и он уже неделю всё время проводит в танцклассе на Бродвее. И только у Бобби всё было как нельзя хуже. Хотя нет, есть ещё Скип, которого отчислили из университета, но он несильно расстроился. Интересно, что Кирк теперь будет делать? Гончарный круг сломан, занятия ему теперь заказаны. Вот, если бы он умел петь… На минуту Боб представил, какая райская жизнь у них бы началась: теперь ему не посмеют дать пинка, потому что с ним в группе Скип Кирк, белый, да ещё какой белый! Красавец! Пожалуй, Кирк мог бы стать кумиром миллионов. Раскованный, молодой, яркий. В биографию придумать слезливую историю, чтобы брала за душу… И они войдут в историю, как величайший дуэт. Название? Что-то необычное, загадочное, что-то вроде “Hallucinations” или “Strangers”. А может, что-нибудь романтичное? “Blue Café”, “Old Memories”… Боб представлял, как их песни покоряют вершины чартов и становятся хитами. У них берут интервью, их приглашают в шоу Эдда Салливана, в котором Америка впервые увидела Элвиса Пресли и “The Beatles”, они едут в турне, их сопровождают толпы поклонников, девчонки-группиз не дают проходу, за их автографами охотятся, а их снимки печатают в самых известных журналах. Да. Но Скип Кирк не умеет петь. Хотя… никто не слышал, как он поёт. Возможно, у него уникальный голос в 5 октав! Гарфилд подумал, что нехудо бы попросить Скипа спеть что-нибудь, например “All You Need Is Love”, слова которой знает наизусть даже ребёнок. Оставалось только найти Кирка.
Удача, до этого воротившая нос от Бобби, теперь показала свою белоснежную улыбку: Скип Кирк безмятежно шёл по Меддисон-сквер и даже не подозревал, что из него собираются сделать рок-звезду. Запыхавшийся Гарфилд подбежал к нему и, радостно улыбаясь, заговорил:
- Спой, Скип! Срочно! – Кирк посмотрел на него, как на сумасшедшего и покрутил у виска пальцем.
- Совсем похужело? Говорю тебе, завязывай с мухоморами, до добра не доведут!
- Я серьёзно, не время шутить. Тебя же из университета выгнали?
- Ну да.
- И чем заниматься теперь будешь?
- Ну… не знаю. Придумаю что-нибудь. А что?
- А вот что. Давай-ка присядем для начала – сказал Боб и опустился на сочную траву, росшую под старым деревом неизвестной породы. – Смотри, я на гитаре играю, так? А ты будешь петь. Запишем пару песен и отправим на прослушивание. Вот и всё, мы – рок-звёзды!
- Ага, а петь-то я не умею. Да и где мы песню запишем, а? Вообще, бредовая идея, Боб.
- Я тебе дело говорю, всё равно ты ничем не занят. А ты петь-то пробовал, раз так говоришь? – Озадаченное лицо Скипа свидетельствовало о том, что петь он не пробовал.
- Ну, ладно. Что спеть?
- “All You Need Is Love”.
И Скип спел. Ужасно. Он не попадал в такт, подвывал, путал слова, сбивался с ритма и вызвал у Гарфилда панику. Но голос был приятный, немного хрипящий, бархатный. Небезнадёжен – такой вердикт вынес Боб, когда певец замолк.
- Кошмарно, да?
- Да. Но шансы есть. Ты ж в первый раз поёшь.
11.
Улицы Нью-Йорка давно поглотила тьма, разрываемая блеском рекламных щитов и вывесок. Шум машин, суетливое движение утомляло двух молодых людей, которые не спеша шагали по тротуару. Они прошлись по кишащей людьми Либерти-стрит и свернули в глубину спальных районов. Здесь было относительно тихо, лишь изредка доносились пьяные крики забулдыг и мерзкая ругань с балконов. Том и Джиа молча шли, взявшись за руки. Каждый думал о том, что между ними происходит. Они переживали тот интересный момент, когда юноша и девушка ещё не пара, но уже больше чем друзья. Том искоса поглядывал на Каранджи и находил её прекрасной. Он хотел, чтобы она подняла свои тёмные блестящие глаза на него и поняла, какое чувство рождается в его душе. Мысли Джии причудливо переплетались, то унося её в детство, то возвращая к Тому. Она сомневалась.
Через десять минут ходьбы они уже различали пёстрый гвалт Бродвея. Обоим хотелось побыть наедине подольше. Впервые каждый задумался, что отдельная квартира – это очень неплохо, а иногда даже необходимо. Подойдя к небоскрёбу, оба помедлили.
«Может, ещё погуляем?». Молчаливый кивок головы, и вот они уже присели на старые двойные качели в ещё более старом сквере. Том не выпустил руки Джии. Она откинулась на деревянную спинку качелей и легко оттолкнулась. Издав резкий писк, они дрогнули и мерно закружились, вороша приятный запах летней ночи. Летняя ночь всегда пахнет по-особенному. Этого не передать, но… она пахнет свободой и молодостью. Так сильно, что хочется плакать, сам не знаешь, отчего. Просто воспоминания любят летние ночи.
- Джиа? О чём ты думаешь?
- Об отце. Он сейчас здесь. В этой мокрой траве, в этом высоком небе, в каждой частичке воздуха. И мне хорошо. И хочется плакать.
- Ты очень любишь его.
- Очень люблю.
Снова повисло молчание. Оно совсем не тяготило. Им было приятно молчать вместе.
На лицо Тома падал лунный свет, отчего оно казалось совсем белым. Джиа подумала, что он похож на её отца. Слёзы тихо текли по её лицу. Она приблизилась к Тому и поцеловала его в щёку. Он поднял глаза на неё, и у Джии закружилась голова.
- Почему ты плачешь? – отчего-то сиплым голосом прошептал Каулитц.
- Не знаю.
Том подался вперёд и слегка прикоснулся к сухим губам девушки. Они были чуть приоткрытыми, прохладными и приятно шершавыми. Он несмело выдохнул ночь в её рот и провёл языком по губам, нежно взяв в руки худое лицо. Джиа обвила руками его шею, и слёзы ещё быстрее заструились по щекам, попадая на губы и даря поцелую приятную горечь и соль.
Они качались на качелях в старом сквере и целовались. И была ночь. И была любовь. И было сияние вечности.
Отредактировано Physical (04.03.2012 12:21:53)