Пролог

Минута.
Осталась одна минута до полного, окончательного выполнения плана А. Моего плана.
Соберись.
Дыши глубже.
Вспомни, сколько мы уже сделали.
Всё под контролем, но пальцы у меня немеют, а живот немного сводит от волнения. Мне нравится чувствовать это.
Сорок секунд.
Я чувствовала то же самое, когда выходила к доске в школе. И когда полицейский первый раз щёлкнул наручниками у меня за спиной. Когда я впервые поцеловалась.
То же самое на допросе.
То же самое во время побега.
То же самое, когда я первый раз убила человека. Хотя нет, не человека. Я убила полицейского, потому что он был полицейским.
Пятнадцать секунд.
Утробный звук вызванного лифта ещё раз напоминает мне, что всё идёт как надо.
Человек, который убил моего отца, возвращается домой ровно в семь часов сорок одну минуту каждый будний день, за исключением пятницы. В пятницу он задерживается на полчаса, чтобы получить еженедельный отчёт и коротенький минет от секретарши, или как там называется эта сучка легавая. Так себе минетик, если честно. Ребята, трахавшие её восемнадцать часов без передышки, сказали, что даже старые грошовые шлюхи с Харвичского угла сосут получше этой дуры. Она пыталась молить их о пощаде с членом во рту. С членом во рту. Вы понимаете? Она настолько тупа, что даже сравнить не с чем.
Лифт останавливается на двадцать шестом этаже. На этаже, где располагаются четыре бугая, я и, помимо прочих, квартира номер двести два.
Щёлк.
Лифт оповещает о его прибытии.
Рэнди сжимает биту и приседает, как бульдог перед прыжком.
Щёлк.
Осторожнее, двери открываются.
ЩЁЛК!
Бита встречается с рёбрами этого подонка, и раздаётся такой звук… за-ме-ча-тель-ный звук! В десяточку, Рэнди.
Он резко, почти со свистом сгибается пополам, будто книга захлопывается.
Я вижу… о господи боже, я вижу не его чёрные волосы, не его кожаную куртку, не его джинсы с клёпками на карманах, не его симпатичные серые ботиночки…
Я вижу, как мой жених резко, почти со свистом сгибается пополам, будто книга захлопывается.
- Томас?!
Щёлк.
Осторожнее, двери закрываются.

Отредактировано Dautzen von Göteborg (25.03.2013 21:12:42)

Глава II
Прискорбные логические цепочки.

У меня есть уйма времени, чтобы поговорить со своим внутренним Я, пока Том не проснулся и не потребовал ОБЪЯСНЕНИЙ!!
Я не знаю, что ему сказать. Я правда не знаю.
На самом деле, Том – моё самое большое разочарование в жизни, кроме Санта Клауса и Пасхального Зайца, конечно. Он ленив, тупеет от просмотра ТВ, жрёт, что ни попадя, он жиреет, если не загонять его в спортзал. Он пугает моих котов и доводит до истерики попугая, так что тот начинает хлопать крыльями, трясти клетку и орать «Пыльно!».
Почему «пыльно»? Понятия не имею.
А Тому смешно. Он так ржёт, что еле дышит.

А ещё Том даже не догадывается, чём я занимаюсь на самом деле. Он думает, что я работаю в библиотеке, в архиве на нижнем этаже. Думает, я с девяти до пяти сортирую журналы, подклеиваю корешки, сметаю пыль со страниц. Неа. В смысле, так было когда-то, только теперь, звоня в обеденный перерыв мне, Том постоянно натыкается на Сюзи, мою бывшую коллегу. И она говорит, что я в кафе, ем гренки с горячим сыром, или что я наверху, пошла за новой стопкой журналов, что я «на минуточку вышла». Ага. Уже месяц, как на минуточку вышла.
Я просто не хочу его расстраивать, ведь он верит, что мне действительно это нравится – «тишина библиотеки, запах страниц, горы старых журналов со странными статьями». Там есть статьи, которые… ну я не знаю… просто за гранью реального.
«Я – Мозг Джека.
Я – Толстая Кишка Джека.
Если у Меня случится рак, Джек умрёт».
Знакомо, да? Ну, это из «Бойцовского клуба», узнали?
Так вот, нечто подобно написано в моих любимых нервоубийственных журналах. «Как захватить мир, не привлекая внимания санитаров» – статья из “Genius unemployed”, 1935 год. Или вот ещё: «Открывайте Чакры с Митчем Макконаром», или как-то так.
Я стащила парочку журналов домой, потому что когда я говорю про Джека и чакры, мне просто не верят.
А что на самом деле? – спросите вы.
А на самом деле, я – луч исцеляющего белого света в этом мире. Я – маленький источник тепла во Вселенной. Я – Бог.
Я просто пытаюсь уничтожить Зло, которое разрушает, топчет детские жизни, плюёт на них, Зло, которое называется Полиция.
Дети становятся такими, как я.
Дети испытывают проблемы. Дети читают про толстую кишку Джека, ту, которая может заболеть раком. Дети вроде меня, они становятся тихими психами, грызут Нурофен, запивают Флуоксетин водкой, давятся транквилизаторами…
Просто потому что однажды вечером их маме звонит папа и говорит, что менты держат его в каком-то помещении, заставляют подписывать бумаги, смысл которых он не понимает.
А потом папа пропадает.
Навсегда.

- ТАКИХ, КАК ОН берут в оборот, – звенящим голосом произносит мама, стараясь не смотреть на меня. Она отворачивается к окну и закуривает. И смотрит на свои кораллово-алые ногти, пока меня душат подступающие рыдания.
Мне снова пятнадцать лет. Я уже курю каждый день, я уже два раза напивалась до полной отключки, я уже ловила аптечный недо-кайф. Я уже на пути к просветлению.
- ТАКИЕ, КАК ОН всегда вляпываются во что-нибудь. Потому что пьянство до добра не доводит. И с таким образом жизни, это – нормально.
Нормально?
Вы, блин, слышали? «Это нормально». Это, бля, ни разу не нормально.
Почему тебе не жалко его, мам?! Почему ты такая циничная?!! – хочется заорать мне и ударить её по лицу, со всей дури врезать, чтобы стереть эту поганенькую маску спокойствия и какого-то блядского геройства.
Ты дура, мам. Дура, ей-богу.
Ты просто не може…

- Джу-ли-я, – по слогам произносит Том, и большая тень накрывает меня с головой.
ОЙ.
Том нависает надо мной, как скала над крохотной галькой.
И в этот самый момент (очень вовремя) я внезапно вспоминаю, что Том – это почти 170 фунтов крепких развитых мышц. Эта мысль просачивается в мой вакуум спокойствия и заставляет онеметь кончики пальцев.
Двухметровый фанат штанги берёт стул и садится напротив меня. Так близко, что я слышу, как бьётся его сердце.
Тук-тук.
Кто там?
Это я, твоя смерть. Открывай.
- Знаешь, – начинает он, – сегодня вечером у нас должен был состояться только один разговор, по поводу твоей работы (Он складывает пальцы и делает воздушные кавычки при слове «работа», и я понимаю, что спалилась по всем фронтам. Спеклась, блин, до хруста.), но теперь…
Том качает головой и смотрит в стену невидящим взглядом. Пальцы на его руках отплясывают нервные танцы. Это значит, что Том ОЧЕНЬ СИЛЬНО ЗЛИТСЯ.
- Том, ты всё не так понял, – как-то пискляво говорю я, вжимаясь в стул, когда он
встаёт и начинает ходить по комнате.
- Так объясни.
- Это, блин, розыгрыш…
Я – осязаемое чувство страха Джулии. Я – липкие холодные пальцы Джулии.
- … это – шутка. Там живёт один парень, и друзья, его друзья, того парня, они обратились в нашу компанию «Блади трикс», чтобы мы его разыграли. Типа угон, похищение. Мы его привозим на дачу с полными штанами страха, а там его друзья орут: «С ДНЁМ РОЖДЕНИЯ, БАДДИ!»… понимаешь?
Том ходит взад-вперёд ещё несколько минут, а потом резко нависает надо мной, так резко, что я дёргаюсь и ударяюсь локтём о столик.
- Я не верю тебе, – отчеканивает он, – я – не космический идиот и не верю тебе.
Я – пульсирующее сердце Джулии.
- Но почему? – чуть не плача спрашиваю я. Меня сейчас стошнит.
- Потому что ты не работаешь в «Блади Трикс» и в библиотеке не работаешь. Ты не подклеиваешь корешки, не подшиваешь журналы, не крадёшь людей и не возишь их на дачи. Ты, – выпрямляется он и смотрит на меня сверху вниз, – ты снова ошиваешься в подъездах и глотаешь таблетки. Снова.
Я – девятибалльная волна облегчения Джулии.
Я смотрю на Тома и тихо смеюсь. Выходит убедительно.
- Хочешь, – спрашиваю я, вытирая уже набежавшие слёзы рукавом, – хочешь, я позвоню в офис? Прямо сейчас, при тебе.
- Давай, – отвечает он, – валяй.
Я достаю телефон и набираю Бастера в надежде, что он сходу поймёт, что к чему.
- Алло, девушка, это «Блади Трикс»?
- Что блять?
- Это Джулия Рэнт, я у вас работаю. Не могли бы вы связать меня с менеджером?
- Джей, у тебя всё в порядке? Я занят, я трахаю твою легавую тёлку.
- Привет, Бастер! Это Джулия, ты не мог бы сказать мой график работы? Мне очень нужно, чтобы ты сказал, в какую смену я работаю в «Блади Трикс».
- А, – до него, похоже, доходит, – конечно.
Я поднимаю трубку вверх, чтобы Том мог слышать отчётливо.
- Два через два до конца марта, а в апреле мы переезжаем в торговый центр на Эшер-стрит, график поменяется.
Я улыбаюсь Тому самой ангельской улыбкой, на которую только способна. Надеюсь, лицо не треснуло.
- Большое спасибо, Бастер. Скоро увидимся.
- Да, – говорит он, – сегодня в семь нам необходимо увидеться. Чтобы обсудить вопрос об одной шутке, которая не удалась.
- Само собой. До свидания.

Я смотрю на Тома и вижу сомнение в его глазах. Он делает вид, что верит, но он не верит мне на самом деле.
Он не верит мне, потому что я не верю себе.
Я на грани.
Я должна атаковать, чтобы спастись.
И я встаю и иду прямо на него, как маленький танк на огромную бетонную стену.
Я встаю прямо напротив него и спрашиваю:
- А что ТЫ там забыл?
Я играю в оскорблённую невинность. Но сегодня не мой день.
Том укладывает меня на лопатки одной левой.
Это нокаут.
Это словесный нокаут.
- А я там живу, – отвечает он.
И я ему верю, потому что он верит себе. Потому что это так.
Я смотрю на Тома, на своего жениха, который подарил мне золотое колечко с моим именем, выгравированным на обратной стороне. Я сжимаю руку и чувствую, как кольцо впивается в кожу. Я улыбаюсь Тому и шагаю к нему в объятия. Я смеюсь вместе с ним, а в голове, параллельно этим событиям, выстраивается логическая цепочка.
На этаже – четыре квартиры.
В квартире номер двести живёт мистер Финерс со своим далматинцем. У него есть дочь, а у дочери есть сын. Мистер Финерс похож на скукожившуюся луковицу, так долго он живёт на свете. Его далматинец тоже похож на луковицу, правда посвежее.
В двести первой – молодая пара, Кристина и как-его-там. Я знаю это, потому что Кристина – моя подруга детства. Кристина живёт в той квартире с рождения. Я знаю это, потому что я ЖИЛА в квартире номер двести два. Сейчас там живёт тот-самый-ублюдок со своей женой, но у них нет детей. В смысле, своих, не взятых из приюта или ещё как-нибудь полученных. Они – бездетные.
В двести третей живёт старушка-алкоголичка. У неё есть муж-алкоголик и сын-алкоголик.
Том Каулитц – не алкоголик, за это я ручаюсь.
У Тома Каулитца нет родителей. В смысле, они его бросили. И он сменил с десяток опекунов за всё время.
Сейчас Тому Каулитцу двадцать шесть лет, и ему не нужен опекун. Но он подружился с одной бездетной семьёй, которая приняла его, как родного. Ему пекут оладьи на завтрак. Большие, блять, оладьи, плавающие в «Сиропе тётушки Джемимы».
Бездетная пара. Двести два. Том.
Это значит, что Том Каулитц живёт в квартире номер двести два.
В моей квартире.

Отредактировано Dautzen von Göteborg (26.03.2013 13:18:31)

Глава III.
"Анонимные алкоголики" и пьяные знакомства.

- Расскажите свою историю. Когда вы впервые попробовали алкоголь? Что побудило вас к этому? Вы помните момент, когда пристрастились к спиртному?

Это было собрание «Анонимных Алкоголиков», и была я – отчаявшаяся, отчаянная, с подбитой губой и подбитым сердцем.
Помню ли я момент, когда пристрастилась к выпивке? Нет.
Потому что я не страдала от алкоголизма, я не испытывала болезненной тяги к спиртному. Моя жизнь не была разрушена.
У меня не было долгов.
Не было плачущих детей дома.
Тогда почему я здесь? Из-за чего? Нет, из-за кого?
Знаете, мой отец был алкоголиком, но это для меня не имело значения. Время, проведённое с ним, навсегда останется в памяти как сияющее напоминание о чём-то лучшем, о чём-то, что спасло меня – не столько от смерти, сколько от жизни. И сейчас, здесь, в «Анонимных Алкоголиках», я пытаюсь почувствовать то, что чувствовала тогда, с ним. Нечто надрывное, окончательный душевный надлом, который никогда не сможет ни срастись, ни распрямиться. Я слушаю истории, маленькие трагедии этих людей. Я сочувствую им. Я рыдаю вместе с ними.
Я – восхитительное чувство единства Джулии.

- Выберете себе собеседника! Откройтесь людям. Поплачьте!

Люди – мужчины и женщины – встают со своих мест и подходят друг к другу, и вешают сопли друг на друга.
Но не я.
Мне тяжело открыться. Честно говоря, я чувствую себя обманщицей.
Ведь это не я страдаю, а они. Я – туристочка. Волонтёрша.
- Привет.
Огромный, как скала, человек стоит надо мной. Свет бьёт в глаза, и я не могу разглядеть его лицо. На карточке, которую мы прикрепляем к одежде, каллиграфическими буквами написано «Джерри». Качок Джерри. Этот двухметровый фанат штанги берёт стул и садится напротив меня.
- ВЫ!
Он смущённо улыбается и делает неопределённый жест рукой. Я задыхаюсь от ярости.
- Это возмутительно! Что вы здесь делаете?!
Джерри, который вовсе не Джерри, пытается взять меня за руку, но я дёргаюсь, вскакиваю, привлекая всеобщее внимание, и начинаю метаться в поисках выхода.
- Эй, подождите!
- СВИНЬЯ!
Я выбегаю на улицу и тщетно пытаюсь поймать такси, когда он вырастает из ниоткуда и начинает нести невнятный бред.
- Простите, но я просто хотел проверить…
- Что ВЫ хотели проверить? Какое право вы имеете лезть в мою жизнь? – драматично говорю я, всё ещё надеясь, что хоть один запоздалый таксист остановится, откроет дверь в салон, пахнущий сигаретами и хвойным освежителем, и скажет: «Куда едем?».
- Я хотел проверить, посещаете ли вы групповую терапию, потому что на занятия с психологом в больнице вы не ходите уже несколько недель.

Представьте себе худшую мыльную оперу в стиле «Ах, Фред! Ах, Мэри!». Представьте вечерний Нью-Йорк, не тот, что показывают в промо-роликах и кинолентах, а настоящий – промозглый, грязный, тусклый, воняющий помоями и пылью. Теперь вообразите моросящий дождь, не тот, под которым целуются Фред и Мэри в финальной сцене примирения, не тот, в котором можно «прятать слёзы», не тот, который делает вас похожей на «взлохмаченного птенца» (о боже милостивый, кто придумывает такие эпитеты?)…
Представьте водяную пыль, попадающую в глаза, уши, нос, представьте свою клоунскую мимику при этом. Свалявшиеся, как шерсть бездомной собаки, волосы, плотно облепившие череп, представьте себя, похожую на головастика или огромный сперматозоид, кому что больше нравится.
И, наконец, представьте человека, которого вы ни за что не захотели бы видеть.
Вообразили? Вот оно. Вот так всё и было.

А теперь стоп. Мне кажется, нужно внести некоторую ясность. Думаю, все поняли, что Джерри – это не кто иной, как Том. Да-да, тот самый Том, который Каулитц, который трахает меня каждый вечер. Но это всё теперь, а тогда, в вечер, когда я была сперматозоидом с ножками, Том был моим лечащим врачом, которого я тихо ненавидела.
Нашу первую встречу даже с натяжкой нельзя назвать романтичной.

* * *

… - Алло. Алло, бля! – хрипела я в трубку, набрав непослушными руками номер «скорой». Мне было плохо, чертовски херово, кровь из носа хлестала рекой, а ноги отказывались служить.
- Здравствуйте, я вас слушаю.
- Я сейчас сдохну, – прорыдала я в трубку, – я блять умираю!
- Девушка, что с вами? Говорите адрес! Алло! Вы меня слышите?!
Я вас слышу. Слышу, только поток булькающей блевотины мешает мне говорить. Неловкое (ещё бы!) движение – и телефон падает в унитаз, экран мигает, словно на прощание, и трубка скрывается, потопленная новой порцией воды-водки-виски…
Это конец, конец тотальный и бесповоротный, конец всего – жизни, смерти, это просто конец. А я ведь так молода…
Веки слипаются. Всё становится таким… нереальным, далёким. Я… я?

Я просыпаюсь и первым делом вижу медсестру, втыкающую иглу в мою вену.
Ой.
Ой, нет! Нет, нет, нет!
Я, кажется, в больнице. Точно. Всё. Вот это действительно конец.
Как только приду в себя, меня потащат в отделение, если только полицейский не наматывает круги вокруг больнички прямо сейчас.
Дело в том, что я, Джулия Рэнт, аптечная наркоманка. А иногда (всё чаще) и не только аптечная.
Я ЛЮБЛЮ – о да, я люблю – мешать пиво с Кленбутеролом.
Я ЛЮБЛЮ – по-настоящему, сильно-сильно – запивать водку Туссином.
Я ЛЮБЛЮ – больше жизни, похоже, – жрать горстями спиды с Трамадолом.
Ты любишь? Я ЛЮБЛЮ.

Но не сейчас.
Голова раскалывается так, что даже думать больно. Мне мерещится запах водки, и желудок съёживается в ужасе. За что, сука? – шепчет он, стягиваясь узлом, – За что?!

- Очнулась? – орёт (а на самом деле тихо говорит) медсестра, – Ты как?
Заткнись. Умолкни, прошу. Нечеловеческими усилиями я выдавливаю из себя слабый стон.
- Мда. Лежи смирно, сейчас врач придёт.
Она говорит лежать смирно… как будто я могу куда-то убежать.
Вскоре дверь открывается, и в мой бокс (изолированная коробка с крохотным окошком) вальяжно заходит врач. Нет, консилиум врачей.
- …тересный случай: вчера поступила девушка с сильнейшим алкогольным отравлением. Обильная рвота (О, НЕТ), нарушение водного баланса, судороги и – самое любопытное – присутствие наркотических веществ в крови, что усугубляет картину. Кроме того, об…

Бла-бла. Я больше не могу слушать, потому что омерзительный комок подступает к горлу, которое сжимается, чтобы извергнуть… что? Пустоту? Воздух?
- Сэр, её сейчас вывернет, – говорит какой-то умник, и я слышу, как торопливо они отходят назад.
- Эге, состояние всё ещё критическое, – почти над ухом поёт «сэр». – Да, всё плохо. Очень плохо. Значит сейчас вы идёте домой (волна радостного вздоха разливается по комнате) и готовите стадии алкоголизма, диагностические признаки… словом, всё. На сегодня свободны.
Шуршание халатов, топот ног, смех, голоса, ХЛОПАЮЩАЯ ДВЕРЬ.

- Джулия? Вы меня слышите?
Его прикосновения, омерзительные, горячие.
- Вы понимаете, что я вам говорю?
Его пальцы, скользящие по моему горлу.
- Уберите руки, – шепчу я, задыхаясь от жары, – Не трогайте меня!
- Я не могу не трогать вас, – сухо говорит он, – хотя мне это столь же неприятно, как и вам. Вы можете умереть. Ваш организм отравлен алкоголем и наркотиками.
- Это я знаю без вас.
- Прекратите хамить мне, или я переведу вас в общую палату, будете слушать хрипы и стоны больных.
Его руки – шершавые, как наждачная бумага, горячие, как раскалённое железо, они надавливают на мой живот, и у меня выступают слёзы.
- Вам будут назначены занятия с психо…
- Мне всё равно, замолчите. Пожалуйста.
ХЛОПАЮЩАЯ ДВЕРЬ.

* * *

- Я хотел проверить, посещаете ли вы групповую терапию, потому что на занятия с психологом в больнице вы не ходите уже несколько недель.
- Чтож, вы проверили, всё в порядке, не так ли? – торопливо говорю я, продолжая голосовать. Машины проезжают мимо, не останавливаясь – одна, две, три…
- Отойдите, вы мешаете.
- Что?
- Никто не остановится, если вы так и будете стоять рядом со мной. Никто не любит подвозить парочки, понимаете? – почти по слогам объясняю я, извиняя тупице его тупость.
- Но мы не парочка.
- Но мы стоим вместе, и складывается такое впечатление.
Синий седан моргнул фарами, останавливаясь, и водитель потянулся открыть дверь мне. Мне. И заметил его. И знаете, что? Седан рванул прочь, только я его и видела.
- ЖОПА! – крикнула я, показывая силуэту машины средний палец. – Говнюк!
- Вас подвезти? – спрашивает Том, звеня ключами.
- Вы ещё здесь?
- Как видите. Так едем?
- Нет.
- Почему?
- Потому.
- Я вам противен?
- Да.
- И вы предпочтёте мёрзнуть здесь? Под дождём? Предпочтёте говнюка, седан и чью-то руку на вашем колене?
- Никто не кладёт мне руки на колени, ясно?!
- Кому вы рассказываете? Мне? Мне, к которому каждый день поступают изнасилованные молоденькие девочки, вроде вас? Девочки, попросившие какого-то «добряка» подвезти их до дома, девочки, рыдающие и ненавидящие мужчин.
- Вы репетировали речь? Получилось убедительно.
- Не издевайтесь.
- Ладно. Где ваша машина?

- Даже не надейтесь, что мы будем трахаться, – сказала я, свернувшись на сидении Томовой “BMW”. Он хмыкнул, повернув ключ зажигания, и сказал оскорбительно-равнодушным тоном:
- Я к вам не прикоснусь, будьте уверены. Где вы живёте?
- Остановите возле Макдональдса на Седьмой авеню.
Всю дорогу мы ехали молча. Честно говоря, мне было немного стыдно за своё хамское поведение… но не настолько, чтобы извиняться.
- Кстати, если вы пропустите ещё одно занятие с психологом, я поставлю вас на учёт.
- Можете ставить уже сейчас.
Он сокрушённо покачал головой.
- Ну и зачем всё это? Почему бы вам не перестать огрызаться?
- Почему бы вам не перестать воспитывать меня?
- О, Господи. Я просто хочу помочь.
- Мне? У меня всё в порядке.
- Вы считаете?
- Хотите поговорить об этом?
- Вы невыносимы.
- Вы тоже. Приехали. Остановите вон там, у поворота.
- До Макдональдса ещё метров двести.
- Пройдусь пешком.
Том остановил машину, где я просила. Перед нами устало щурился фонарь, освещая салон дрожащим жёлтым светом, и я вспомнила, как в детстве, ложась в кровать, я видела такой же фонарь и думала, что это Луна. Кривая и отвратительная луна.
- Почему вы не выходите?
- Смотрю на луну. То есть на фонарь, я хотела сказать… Эй, вы в порядке?
Он сидел, закрыв лицо руками.
- Да, в полном… Вас проводить?
- Нет.
- Я всё-таки провожу.
Хмыкнув, я вылезла из машины.

И да, той ночью мы переспали.

привет, я - Катя.
честно говоря, сейчас понимаю, что немного напутала в шапке фика - стёба будет не так уж много... да и на счёт "мини" можно поспорить.
и вообще. сюжет несколько изменился у меня в голове, впрочем, надеюсь, что не разочарую.
спасибо за отзыв, Даша)